Видя распространение в Черноморье в начале XX века среди народа бездуховности и сектантства, по его инициативе было организованно в Сочи «Свято-Николаевское Братство», председателем совета которого он был избран. Его инициативе принадлежат: издание журнала «Известий Братства», редактором которого он являлся; образование прихода церкви Святителя Николая; постройка и функционирование церковно-приходской школы на Хлудовской стороне; часовни и книжной лавки в Сочи. И как следствие официального признания авторитета Россиева в округе, он Высочайше утверждён директором Сочинского отделения попечительства о тюрьмах (1915). В трудное для российского православия время, от Сухумской епархии он выбран членом Поместного Собора Православной российской церкви (1917), а также, в годы гражданской войны, – членом и секретарем Юго-Восточного русского церковного Собора (1919).

Россиев был скромен в быту, отличался простотой, душевностью и полной доступностью – его дом на Хлудовской стороне, превращенный в центр «Братства», а так же в редакцию «Известий Братства», был открыт для всякого сочинца; он был сердечен с людьми – для этого достаточно прочесть его высказывания о людях, с которыми он взаимодействовал; иной человек не способен был бы собрать в «Братство» стольких единомышленников под своим началом

Фрагмент 1

В 1905 году в издательстве В.С. Спиридонова вышла небольшая книжечка под названием «Стрела друга»[1]. По литературному жанру это небольшое произведение являло собой нечто среднее между сказкой, без счастливого конца и басней в прозе, без привычного нравоучительного завершения. Впрочем, скрытое нравоучение в этом произведении, написанном Россиевым под впечатлением событий «первой русской революции», присутствовало, и явно было рассчитано на взрослого думающего читателя, способного понять эзоповский язык. Обратим внимание на одно обстоятельство, раннее и позже Павел Амплиевич в этом жанре ничего не создавал. Это свидетельствует о его особом осторожном отношении к событиям 1905 года. Свой взгляд по этому поводу не высказать он не мог, для чего и была выбрана эта, необычная для него, иносказательная форма. Россиев начинает со слов: «в зверином царстве только и разговоров было, что о серой овце». В переводе с языка Эзопа: «в Российском государстве только и говорили о народе». Далее попытаемся пересказать сказку, по возможности, ближе к тексту. «Серая овца» вызвала негодование у хищников тем, что покусилась на сено из стога, заготовленного волками «для постели царя зверей – льва», о чём и оповестил всех в лесу хорек. При этом он всем говорил: вы считали «серую овцу» кроткой, безобидной и трусливой, а она «оказалось хищнее волка». «Серую овцу» обвинили в том, что она посягнула на царскую собственность и раннее заведенный порядок. Хитрая лиса, имеющая доступ к царю зверей, доложила ему, безмятежно дремлющему в глубине леса, об этой, по мнению хищников, дерзости, и предложила льву судить «серую овцу». «В судьи выбрали»: «лисоньку, медведя и волка». Суд был скор и предрешён звериными интересами судей: «судили они недолго и присудили серую овцу к смерти». Подсудимая, которая по мнению зверей, «оказалась хищнее волка», а на деле как была, так и осталась «кроткой и безобидной» и «покорно выслушала приговор». В присутствие царя-льва звери заспорили: как привести приговор в исполнение. Каждый стремился соблюсти свой интерес и выгоду: заяц предлагал запретить «серой овце» есть морковь и капусту и это «будет для неё самым тяжким наказанием»; баран своекорыстно предлагал отдать подсудимую ему на исправление, чем и рассмешил зверей; волк предлагал самолично растерзать «серую овцу»; медведь советовал обложить её медовой данью. И только, самая приближённая ко льву, хитрая лиса посоветовала отослать подсудимую на съедение царю зверей. «Но мудрый лисанькин совет вызвал всеобщее негодование». В конце концов решили: каждый должен стрелять в «серую овцу» из лука. Сказано – сделано. «Сотни острых стрел мелькнули в воздухе и вонзились в овцу. Однако она только пошатнулась, но не упала». «Среди зверей началось смятение». Стали выяснять причину. Оказалось, что не стреляла только «черная овца», которая заявила: «Я не могла выпустить свой стрелы», она «была моим старым и верным другом». В конце концов «черную овцу» заставили стрелять, ибо … «правосудие дружбы не знает». «Стрела друга попала с самое сердце осуждённой серой овцы, и она упала мертвой на землю», – этими словами и заканчивается сказка. Это своеобразное произведение передаёт ещё не совсем сформированные представления молодого Россиева, далёкого от революционных кругов, об отношениях царя, его окружения и народа. По мнению автора, кроткий и безобидный народ покушаясь на то, что является его «естественным правом», забыл при этом, – его жизнь зависит, прежде всего, от представлений, не столько самого царя, сколько от его окружения, только они берутся судить, что народу есть, пить и чем дышать. Именно эти хищники создают законы, которым подвластны все без исключения, в том числе и царь, невольно оказавшийся в их заколдованном круге, и вынужденный подчиняться их правилам. Россиев обращает внимание читателей на то, что, в описываемом царстве-государстве по отношению к народу-серой-массе, власть-устанавливающая-нормы (законы) преследуют только свои интересы, каждый стремится получить только свою выгоду. Кроме того, хищническая власть бюрократов-чиновников делает всё, чтобы натравить одну часть подданных на другую: «черную сотню» на «серую» массу… и только после того, как цель достигнута, смертельная «стрела попадает в самое сердце» народное, но ведь изначально «черная сотня» – друг народа, именно поэтому сказка называется «Стрела друга». Однако худо будет на Руси, предчувствовал Россиев, если одна часть народа будет направлена для расправы против другой его части, что, прочем, позже и произошло во время «первой» и «великой» революциях и последующей за ними гражданской войны.

Источник: [1] Стрела друга. Сказка. М. изд. В.С. Спиридонов. 1905.

Фрагмент 2

Некрополистика – специальная отрасль исторической науки, главным предметом изучения которой являются кладбища (некрополи), их описание, изучение и сохранение. Россиев много путешествовал, посетил: Австро-Венгрию, Швейцарию, Боснию и Черногорию, Италию, Францию, Голландию, добрался до Фарерских островов; на Востоке проехал через Сибирь к Дальнему Востоку, Китаю; на Севере увидел и запечатлел на фотографиях «Светлое Поморье»; на Юге поклонился гробу Господню в Иерусалиме, восхитился Причерноморьем и выбрал местом своего последнего проживания приморский Сочи. Но где бы он ни был, он всегда стремился поделиться своими впечатлениями и мыслями с читателями, раскрывая вечную взаимосвязь гармонии природы и человека с плодами его трудов (культуры), с одной стороны; жизнью, и смертью (часто с забвением), с другой. Особое место в поездках по России у Петра Амплиевича занимали захоронения с их именами и временными промежутками от рождения до смерти на надгробиях. Кладбища он рассматривал как часть летописи истории, достойную сохранения для последующих поколений. Посещая Московские кладбища, им он посвятил отдельную статью, он обращал внимание на «заброшенность надгробий тех, кто составлял гордость Москвы» и это его искренне огорчало. «Мучительно думать, неужели забвение – удел всего живущего на земле? – спрашивал он себя и сам же отвечал, – Совершенно верно: время выдвигает своих слуг, но и слуги ждут своего времени. В вечном движении времени слагается и получается небесный ореол бога будущего, в сиянии которого неминуемо должны меркнуть вчерашние и сегодняшние идолы. Но одно, вовремя сказать: «довольно», отойти в сторону и дать дорогу свежим силам, но другое дело быть забытым. А сколько забытых могил, Боже мой, сколько – и каких! Между тем, я вовсе не думаю заявлять, что мой перечень полон. Нет, я убеждён, что на этих же московских кладбищах другой кто-нибудь найдёт немало «забвенных», которых имел в виду Жуковский, когда писал: «Не говори с тоской: их нет, / Но с благодарностию: были!»[1]. Побывал он и во многих городах России, посещая центры православной веры – монастыри: Казанский Головинский женский монастырь в Московском уезде; Спасо-Бородинский в Можайском уезде; Кириллов-Белоозерский монастырь, Спасо- Евфимиев монастырь в Суздале, Богоявленский женский в Костроме; Спасо-Яковлевский в Ростове Ярославском; Желтиков (Желтинский) Успенский в Тверском уезде; Савино-Сторожевский в Звенигороде; Спасо-Миpoжcкий во Пскове; Соловецкий монастырь и многие, многие другие. Когда смотришь на красоту прошлого и настоящего России сердце замирает от величия нашей православной культуры, которой жил и ради которой работал Павел Амплиевич (см. фото вверху. – С.Д.). И сжимается сердце от негодования, когда вспоминаешь тех, кто из монастырей устраивал концлагеря, из церквей склады и помойки, поганил православные кладбища, а умерших не хоронил в земле, а прятал, закапывая в ямах на расстрельных полигонах. Не остались без внимания Россиева и сельские кладбища: Козьмодемьянское, Пошехонского уезда; Коробово, Буйского уезда; Танеево, Клинского уезда; Вавчуг, Холмогорского уезда; Гумнищи, Шуйского уезда; Гончарово, Суздальского уезда; Красное, Костромского уезда; Лемешово, Подольского уезда; Грузино, и многие другие. О том, что Россиев был небезразличным человеком свидетельствует следующие его слова из «Исторического вестника»: «45 лет тому назад в своей усадьбе «Заречье», Валдайского уезда Новгородской губернии, скончался знаменитый археолог, собиратель «Сказаний русского народа», Иван Петрович Сахаров. Он погребён при церкви Успения Рютинского погоста, в 8 верстах от Заречья, принадлежащему теперь генералу Веймарну. На могиле Сахарова нет креста и, кругом обросшая тополями, она мало-по-малу исчезает и, конечно, исчезнет бесследно. Но И.П. Сахаров был ведь членом археологического, географического и других обществ, – так не пожелают ли эти общества хотя бы сообща увековечить память о выдающемся патриоте постановкой на могиле достойного его памятника?»[2]. Посещая погост деревни Добровское в Тверской губернии, он обнаружил могилу А.Г. Венецианова и всё, что ему удалось узнать на месте сообщил в «Русский провинциальный некрополь», прибавив к биографии художника несколько дополнительных мазков: ««Живописец Его Императорского Величества академик Алексей Гаврилович Венецианов, скончался в 1847 г. декабря 4 дня, на 68 году жизни. Незабвенному родителю от двух дочерей его». (Пог. Дубровский Вышневолоцкого уезда – сообщ. П.А. Россиев; местный причт именует Венецианова надворным советником и прибавляет, что он был «убит лошадьми»)». Не то удивительно, что потомок греческих крестьян (Венецианов), благодаря таланту, стал в Российской империи потомственным дворянином («надворным советником») и известным человеком, – тому много примеров, чтобы нам не говорили про «тюрьму народов» и отсутствия «социальных лифтов»; а то удивительно, что погиб случайно «убит лошадьми» в расцвете творческих сил, – иной пьяница издевается над родными и соседями, живёт бесполезной жизнью до глубокой старости и ничего с ним не случается. Как тут не задуматься о жизни и смерти? Особая тема в изысканиях Россиева – Отечественная война 1812 года. Ради её он отправляется в село Бородино Можайского уезда, где разыскивает могилу героя Бородинской битвы – графа Кутайсова Александра Ивановича, «убит под Бородиным 26 августа 1812 года». Или вот ещё: «Здесь погребено тело Петра Федоровича Шапочникова, лейб-гвардии Преображенского полка капитана, родившегося в 1789 г., на службе царской бывшего 5 лет, положившего жизнь за отечество на полях Бородина августа 26 дня в знаменитом 1812 году». Истинный патриот Павел Амплиевич ещё много раз будет возвращаться к теме героев войны 1812 года в своих рассказах и очерках. Мною перечислена только малая толика кладбищ, которых посетил Россиев. Движимый исследовательским любопытством, и не только, в таких уединённых местах Петр Амплиевич убеждался в бренности и скоротечности, и в тоже время самоценности жизни; оттуда, из этих непубличных сокровенных мест, он получал подтверждение значимости каждой минуты жизни, которую он давно уже решил посвятить Православию и литературному творчеству. На Псковском кладбище Павел Амплиевич любовно переписал незамысловатые, но трогательные свой простой, стихи, обращенные к Елизавете Ивановне Бибиковой, «полковнице», которая когда-то была для мужа-офицера идеалом небесной красоты и просто «Лизонькой»: «Увы! Не долго мне ты счастием цвела, / Ты слишком здесь небесною была, / Чтоб чья-нибудь любовь земная / Твоей любви достойной быть могла». Переписав надгробную надпись (умерла в 1861 году), Россиев отправил сообщение в Москву в редакцию «Русского провинциального некрополя». Нашёл он и могилу мужа Елизаветы Ивановны, на одиннадцать лет пережившего супругу, гвардии полковника Владимира Михайловича Бибикова. В этих могильных надписях коротенькая повесть о любви и нежных чувства двух людей и, по мнению Павла Амплиевича, это следовало сохранить для последующих поколений. Или вот из находок Россиева: «Где же ты светишь, и греешь кого ты, мой огонек дорогой?» – о Тимоновой Софии Казимировне (умерла в 1905 году), лежащей на том же кладбище. Интересна надпись на надгробии на погосте села Козьмодемьянского: Дерунов Савва Яковлевич, крестьянин, писатель, умер в 1909 году. Ну кто бы знал, если бы не Россиев, что в этом селе похоронен крестьянский писатель? Разыскал он и могилу писателя Лукина Александра Петровича (литературный псевдоним «Скромный Наблюдатель»), умершего в 1905 году. Попадались и любопытные надгробия: «Титов Андрей Абрамович, Ростовский 2-й гильдии купец, без дат». Без даты рождения и смерти – словно и не жил вовсе «купец-молодец». Однако для Павла Апмлиевича все равны: флигель-адъютант, раскольник, купец или скопец; всякий – «человек есмь». Россиев был убеждён: храмы и кладбища, как часть православных традиций – это клад для потомков, для тех, кто своих предков чтит, уважает и ценит свою культуру и историю. И он со скорбью и страданием наблюдал, во время очередной поездки на русский север, её забвение: «Обветшали церкви <…> Сиротливо выглядит колокольный сруб без шатровой шапки и без венчающей шапку-крышу главки, точно это низложенный священнослужитель, с которого сняли одежду и знаки отличия сана и оставили в таком виде стоять и страдать». Образно! – но патриот земли русской Павел Амплиевич ни в каком кошмарном сне не мог предвидеть, что произойдет позже, ещё при его жизни, как будут расправляется Ленины-Троцкие-Свердловы и их последователи с православными священниками. Его труды на поприще некрополистики заслужили в своё время высокую оценку и искреннюю благодарность Владимира Ивановича Саитова, известного библиографа, историка литературы и автора «Санкт-Петербургского некрополя». Не думайте, что Россиев в этой частной области истории был одинок. На этой же ниве трудились: Генштаба полковник А.Т. Борисевич, старший редактор кодификационного отдела канцелярии Военного министерства; Б.Л. Мозалевский, признанный авторитет в генеалогии, библиограф, редактор, литературовед-пушкинист, историк русской литературы, публикатор и комментатор сочинений А. С. Пушкина, член-корреспондент РАН (1918) и АН СССР (1925); генштаба гвардии полковник М.Д. Поливанов, известный военный писатель; действительный статский советник И.В. Гаврилов, педагог, переводчик, автор ряда научных работ и учебников; барон М.А. фон Таубе, историк и др. Только благодаря упорству Петра Амплиевича память о части захороненных на сельских погостах осталась в истории России, и для него это было очень важно. Продолжал он эту работу и в Сочи, где прошли последние годы его жизни. Удивительно, сам он долгое время пребывал в забвении, несмотря на немалое литературное наследие, не находил понимания среди современников и ближайших потомков, разум которых был замутнён революцией, они же и расправилась с ним с революционной беспощадностью. Нашлось ли для Россиева место упокоения? – его захоронение неизвестно. До нынешних времен во многих странах за рубежом, да и России в некоторых городах, продолжают воевать с могилами, расчищая пространства для «нового»: новых идеологий, новых строений, новой «красоты» и т.п., не заботясь об исторической памяти. Как мне известно в Сочи старое завокзальное кладбище было ликвидировано[3]. Так исчезла могила моей бабушки Десимон (Сивуда) Ольги Сильвестровны. Последний раз мы с отцом приводили её могилу в порядок, и постояли около неё в 1969 году.

Источники: [1] Забытые могилы на московских кладбищах. // Исторический вестник. 1906. №1. [2] Забытая могила И.П. Сахарова. // Исторический вестник 1908. №10. [3] Судьба захоронений горожан была решена Постановлением Сочинского горисполкома № 303 от 3 сентября 1973 года о полной ликвидации старого городского кладбища с 1 января 1974 г.

Фрагмент 3

С чего всё начиналось? – а начиналось всё с пустяка. Интересуясь историей Сочи и его жителями и перелистывая «Известия Сочинского Свято-Николаевского братства» я обратил внимание на редактора журнала и председателя совета «Братства» Павла Амплиевича Россиева. Сначала заинтересовала довольно редкая фамилия и ещё более редкое отчество. Подумалось: «Если фамилия, вероятно, образована от личного имени предка (Рося – краткая форма имен Амвросий, Ростислав, Ярослав), то его отец мог получить имя по святцам (родись он в день поминания апостола Амплея 17-го (4) января), – трудно представить, чтобы родители самостоятельно выбрали своему дитяти такое экзотическое имя». Невольно возникало предположение: «Предки и родители его, возможно, были крестьянско-мещанско-купеческого сословия, и самое главное, глубоко верующие православные люди и эту твердую родительскую веру должен был унаследовать и Павел Амплиевич». Когда узнал его биографию – это подтвердилось. Ознакомившись с доступным мне материалом скажу обобщенно и кратко: впервые, после сорока лет незаслуженного забвения, о Россиеве П.А. в ряду писателей прошлого, напомнил Масанов И.Ф. в своём «Словаре псевдонимов русских писателей…» (1960); относительно полную биографию опубликовали Шокарев С.Ю. и Оловянникова И. П. в биографическом словаре «Русские писатель 1800-1917» (2007); для сочинцев его имя воскресил краевед Щербаков С.Н. (2008). Для тех, кто считает Россиева в Орле своим земляком, чрезвычайно много для его возвращения из небытия сделал Кондратенко А.И. (2014). Позвольте и мне внести свой скромный вклад в продолжение этого, смею думать, нужного дела воскресения нашего соотечественника. *** Со своим учителем Иваном Михайловичем Белоруссовым благодарный Россиев сохранит связь на протяжении всей своей жизни с гимназических лет в Орле до Сочинского периода, когда учитель, в свою очередь разделяя взгляды своего ученика, станет действительным членом Сочинского Свято-Николаевского Братства. Их взгляды на жизнь, на её смысл во многом совпадали и именно поэтому в Белоруссове появляется возможность увидеть отражение Россиева как в зеркале. Оба они верили в одни и те же принципы, а как пишет известный русский философ И.А. Ильин: «Есть некий духовный закон, владеющий человеческой жизнью; согласно этому закону, человек сам постепенно уподобляется тому, во что он верит. Чем сильнее и цельнее его вера, тем явственнее и убедительнее обнаруживается этот закон»[1]. А если допустить, что Россиев верил своему учителю и подсознательно старался ему подражать, то зеркало, которым мы позже воспользуемся, надеюсь, не окажется кривым. Впервые о своём учителе Петр Амплиевич напишет в воспоминаниях «Силуэты» [2]: «… вместе с учениками он молился перед началом занятий, пел в церковном хоре, был по-суворовски прост и сердечен». И далее в статье о нём[3]: «… отличался простотой, душевностью и полной доступностью. <…> Основой воспитательной и педагогической мысли Белоруссова было беспрестанное возбуждение, укрепление и усиление сознательной и свободной деятельности учащихся, можно сказать, – самообразование, построенное на твердой воле и сознательном труде, как святом долге каждого человека. <…> Для Белоруссова русский язык стал солнцем, которое не только согревало его душу, но и являлось источником литературно-педагогической энергии, а это, в свою очередь, была источником его интеллектуальной жизни». Что же касалось воспитательской деятельности Белоруссова, то его ученик Россиев находит главное, отличающие учителя-формалиста, как он пишет, в «футляре»[4], от православного наставника, коим был Белоруссов, и который считал: «… в школе не место рабству, – ни рабству духа и мысли, ни воспитательному рабству, ибо ещё древние греки говорили, что раб воспитывает только раба и отдать ребёнка на воспитание рабу или футлярному человеку это значит получить двух рабов или двух футлярных людей, – и далее Россиев добавляет, – само собой разумеется, что при таком порядке вещей создавались отношения, проникнутые чувством глубокого уважения учеников к своему учителю» [5]. После выхода Белоруссова в отставку, пишет Россиев: «… Продолжаются литературные занятия и по-прежнему чувствуется в Иване Михайловиче бодрый, живой и чуткий общественный деятель. <…> Был избран: в члены Орловской учёной архивной комиссии, в члены Орловского управления общества Красного Креста, почётным членом Орловского епархиального училищного совета, пожизненным членом Орловского православного Петропавловского Братства и почётным членом Церковного историко-археологического общества»[6]. С 1914 года он действительный член «Сочинского Братства»[7]. А теперь слова об учителе[8,9] применим к ученику: Россиев был скромен в быту, отличался простотой, душевностью и полной доступностью – его дом на Хлудовской стороне, превращенный в центр «Братства», а так же в редакцию «Известий Братства», был открыт для всякого сочинца; он был сердечен с людьми – для этого достаточно прочесть его высказывания о людях, с которыми он взаимодействовал; иной человек не способен был бы собрать в «Братство» стольких единомышленников под своим началом; ему тоже русский язык (солнце русской нации) согревал душу и являлся источником интеллектуальной жизни – всё что он видел, о чём думал, размышлял, старался описать и донести до читателя; для него тоже «самообразование, построенное на твердой воле и сознательном труде, как святом долге каждого человека» – являлось основой всей его деятельности. И на общественном поприще Россиев также, в определённой степени, повторил своего учителя. Видя распространение в Черноморье в начале XX века среди народа бездуховности и сектантства, по его инициативе было организованно в Сочи «Свято-Николаевское Братство», председателем совета которого он был избран. Его инициативе принадлежат: издание журнала «Известий Братства», редактором которого он являлся; образование прихода церкви Святителя Николая; постройка и функционирование церковно-приходской школы на Хлудовской стороне; часовни и книжной лавки в Сочи. И как следствие официального признания авторитета Россиева в округе, он Высочайше утверждён директором Сочинского отделения попечительства о тюрьмах (1915). В трудное для российского православия время, от Сухумской епархии он выбран членом Поместного Собора Православной российской церкви (1917), а также, в годы гражданской войны, – членом и секретарем Юго-Восточного русского церковного Собора (1919). При большевиках учитель Россиева – Белоруссов, пытаясь спастись в Крыму, едва не расстрелянный, страшно бедствовал, голодал, просил милостыню, но продолжал работать. Не повторил ли Павел Амплиевич и в этом путь своего учителя? «Последнюю книгу дописываю… план завершаю… каждый день работаю с зари, по четыре часа. Слабею… На кухоньку хожу советскую, кухарки ругаются… супцу дадут когда, а хлебушка нет..., – последние дни Белоруссова описал очевидец писатель И.С. Шмелев в книге «Солнце мертвых», – умер старик вчера – избили его кухарки! (Из числа тех, любая из которых, по замыслу Ульянова-Ленина, «может управлять государством», – здесь и далее в скобках комментарии С.Д.). Черпаками по голове били в советской кухне (закономерное торжество коммунистических принципов: кто не работает – тот не ест, а значит – обречён; работают и едят, разумеется, только «пролетарии»). Надоел им старик своей миской, нытьем, дрожаньем: смертью от него пахло (а то, что старик – автор многократно переиздававшегося «Учебника русской грамматики» и других высоко признанных научных трудов – это никому не интересно?) Теперь лежит покойно – до будущего века (когда его жизнь, возможно, переоценят потомки[10]). Аминь. Лежит профессор, строгий лицом, в белой бородке, с орлиным носом, в чесучовом форменном сюртуке, сбереженном для гроба, с погонами генеральскими, с серебряной звездочкой пушистой – на голубом просвете. В небе серебряная звезда! Чудесный символ. Завтра поступит в полную власть – Кузьмы ли, Сидора – как его там зовут? (Гробовщика, освобождённого от всяких православных обязанностей большевистской властью). Кузьма не знает ни звезд, ни «яти», ни Ломоносова (Хотя покойник, много дней и ночей посвятил изучению Ломоносовского языка, за что и премирован Императорской академией наук[11], но разве это для «пролетариев» труд?), ни Вологодского края {где усопший зачем-то появился на свет}; знает одно: надо содрать сюртук {вот они – новые знания, приобретённые в революции}, а потом – вали в яму» [12]. Не думаю, что последние минуты жизни ученика Россиева отличались от последних минут жизни его Учителя, слишком много общего было в их жизнях, и им обоим пришлось умереть не своей смертью и упокоится не на православном кладбище, а в яме без вести пропавшими, которую «пролетарии новой жизни» вместе с памятью о нём сравняли с землёй. И ещё хочется сказать несколько слов о учителях в Российской империи. Государство, понимая их особую важную роль в функционировании общества, старалось воздавать им должное, причисляя их к государственным служащим, награждая их чинами и пенсиями. Например, директор гимназии имел чин статского советника, инспекторы и некоторые учителя со временем становились коллежскими советниками. Вспомните, отец Ульянова-Ленина, директор Симбирских училищ, имел чин гражданского генерала, а после его смерти семья жила на его пенсию и заработанные им деньги[13]. После «великой октябрьской революцией» вместо учителей появились «шкрабы» (школьные работники), и их социальный статус был низведён до уравненного общенародного среднего уровня, а то и ниже. Вспомните, кем была непролетарская интеллигенция для «основоположника советского государства»? Внимание, подчеркиваю, именно непролетарская интеллигенция! Правильно, – «г-ном» [14], и это порождало к ней со стороны большевистской власти соответствующее отношение. Если послушно следовать за мыслью Ульянова-Ленина и «не смешивать интеллектуальные силы народа («пролетариев») с силами буржуазной интеллигенцией», то его отец – Илья Николаевич Ульянов – тоже был г-ном, если считать его глубоко верующим православным, непролетарским интеллигентом, признанным властью и верно служившим царской и буржуазной России? – с учётом того, что чин действительного статского советника с ходатайством о потомственном дворянстве ему утверждал император и не за его революционные взгляды, а совсем наоборот, за верноподданнические. Впрочем, на смену шкрабам пришли замечательные школьные работники из пролетарской среды, как и было задумано. А ныне, вообще, педагоги не обучают, а оказывают услуги, следуя предписаниям, спущенным сверху из министерства. Некоторые сопротивляются. Многие смирились, но кто они после этого? – слуги, рабы или винтики для новомодных веяний с запада? Что бы ответили на это Белоруссов и Россиев? – «в школе не место рабству …, ибо раб воспитывает только раба и отдать ребёнка на воспитание рабу или футлярному человеку это значит получить двух рабов или двух футлярных людей» … И что? Россия в этом заинтересована?

Источники:
[1] Ильин И.А. Путь к очевидности. М. 1993. С.140. [2] Силуэты // Исторический вестник. 1909. №7-8. [3] Иван Михайлович Белоруссов (По поводу 40-летия его педагогической деятельности) // Исторический вестник. 1915. №6. [4] См. А.П. Чехова (1898). Человек в футляре. [5] Там же. [6] Иван Михайлович Белоруссов (По поводу 40-летия его педагогической деятельности) // Исторический вестник. 1915. №6. [7] Россиев П.А. Нам сообщают. // Известия Сочинского Св.-Николаевского Братства. 1914. №3.С.31. [8] Силуэты // Исторический вестник. 1909. №7-8. [9] Иван Михайлович Белоруссов (По поводу 40-летия его педагогической деятельности) // Исторический вестник. 1915. №6. [10] Одну из таких попыток осуществили Щербаков С.Н. и Кондратенко А.И. [11] Иван Михайлович Белоруссов (По поводу 40-летия его педагогической деятельности) // Исторический вестник. 1915. №6. 12] Шмелев И.С. Солнце мертвых. М. 2005. [13] Волкогонов Д.А. Ленин (политический портрет) М. 1994. С. 96-97. Мать Ленина «будучи вдовой действительного статского советника, кавалера ордена Св. Станислава I степени стала получать на себя и детей пенсию в размере 100 рублей в месяц…Достаточно сказать, что В.И. Ульянов (Ленин), сосланный в Шушенское, на своё содержание от государства получал 8 рублей в месяц, которых хватало для оплаты жилья, простого питания, стирки белья» (см. так же «Пролетарская Революция». 1928. №11-12. С.251-252). [14] Ленин В.И. Письмо к Горькому. // Полное собрание сочинений. Изд. 5-ое. Т. 51. С.48: «Интеллектуальные силы» народа смешивать с силами буржуазных интеллигентов неправильно <…> Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а г-но. «Интеллектуальным силам», желающим нести науку народу (а не прислужничать капиталу), мы платим жалование выше среднего. Это факт…» Итак, интеллигенция у Ленина презрительно названа «интеллигентиками» – это лакеи, т.е. слуги, работающие за деньги. Остальные, так называемые, интеллектуальные силы из рабочих и крестьян, трудиться должны за коммунистическую идею, во всяком случае, об оплати их труда Ленин глубокомысленно умалчивает. Другим «интеллектуальным силам» (Ильич берет их в кавычки, что он под этим понимает, догадывайтесь сами) не из рабочих и крестьян готовы платить «выше среднего» при условии, если они не будут «прислуживать капиталу», а будут находится только в полной зависимости от большевистской власти, и на её полном содержании, «неся науку народу», но, по затаённой ленинской мысли, не всему (задумайтесь! – отношение к народу избирательное), а только рабочим и крестьянам (пролетариям), и то не поголовно, а только тем, кто поддерживает партию большевиков, иначе зачем они нужные большевикам – эти «интеллектуальные силы» и зачем им платить «выше среднего. Это факт»[15]. [15] Там же, Ленин.

Источник: www.proza.ru/avtor/desimon&book=2#2